Тридцатого октября старого стиля 1920 года, около четырех часов пополудни, в Севастополе, где грузились на корабли покидавшие родную землю части Русской Армии генерала П.Н. Врангеля, на 54-м году жизни скоропостижно скончался Генерального Штаба генерал-лейтенант Владимир Зиновьевич (Зенонович) Май-Маевский [1], в 1919 году получивший широкую известность в качестве командующего Добровольческой Армией в ее «походе на Москву».

Факт этот хорошо известен, неоднократно упоминался в мемуарной и исторической литературе и вошел даже в советские энциклопедии, хотя игнорирование ими разницы в календарном стиле приводило к смысловой путанице, поскольку дата «30 октября нового стиля» никак не соответствует обстановке эвакуации, которую обычно упоминают в качестве обстоятельств смерти генерала [2].

Надо сказать, что обстоятельства смерти, равно как и ее причина, вообще остались практически неизвестными. Большинство упоминаний о них принадлежит людям, не только не являвшимся очевидцами, но и находившимся весьма далеко от места событий. Таковы свидетельства генерала А.И. Деникина, к этому времени уже более полугода пребывавшего заграницей («Май-Маевский прожил в нищете и забвении еще несколько месяцев и умер от разрыва сердца в тот момент, когда последние корабли с остатками белой армии покидали Севастопольский рейд» [3]); полковника
И.М. Калинина, в составе Донского корпуса севшего на пароход в Керчи («Генерал Май-Маевский, бывший командующий Добровольческой армией, тот самый тучный алкоголик, который так памятен Харькову своими чудовищными кутежами, умер от разрыва сердца в автомобиле, когда его везли на пристань» [4]); генерала
Б.А. Штейфона, также не присутствовавшего при кончине своего бывшего начальника («…Май-Маевский обладал […] слабостью, которая в конце концов парализовала все лучшие стороны его души и характера, принесла много вреда белому делу и преждевременно свела генерала в могилу» [5])… Большинство других упоминаний еще менее конкретны, источники же утверждения современного историка, будто Май-Маевский «30 октября 1920 г. умер в одной из больниц Севастополя» [6], нам неизвестны.

Пожалуй, наиболее подробный рассказ, проливающий хоть какой-то свет на интересующие нас обстоятельства, содержится в «Памятной записке о Крымской эвакуации» генерала П.Н. Шатилова, составленной в Сремских Карловцах (Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев) в июне 1922 г. Ее автор, начальник штаба Главнокомандующего Русской Армией, из пятнадцати книжных страниц текста одну специально отвел под раздел «Смерть генерала Май-Маевского» [7], что объясняется, очевидно, брошенным вскользь замечанием: «Мне было всегда неприятно сознавать, что уход его из Добровольческой армии совпал с назначением туда генерала Врангеля и меня» [8]. А поскольку «совпадение» часто интерпретировалось и интерпретируется до сих пор как целенаправленная деятельность Врангеля и его сторонников, приведшая в ноябре 1919 г. к смене командования Добровольческой Армии [9], у Шатилова и в самом деле могли быть основания опасаться, как бы недоброжелатели не поставили ему в вину равнодушие к судьбе отставного генерала, столь неожиданно скончавшегося как раз в момент эвакуации.

О неожиданности смерти Май-Маевского пишет сам Шатилов, рассказывающий, как он помог Владимиру Зиновьевичу получить автомобиль для отъезда на пристань, выдал пропуск на пароход для денщика бывшего командующего Армией, и в заключение — о том, как «мы с генералом распрощались, причем он пожелал со мною на прощанье расцеловаться, чтобы поблагодарить за всегда оказываемое ему внимание». Но…

«Очень скоро после того, как он от меня ушел, ко мне прибежал другой неизвестный мне офицер с подпрапорщиком, оказавшимся деньщиком Май-Маевского. Они заявили, что генерал Май-Маевский только что скоропостижно скончался. Деньщик все время плакал, был страшно расстроен и все время причитывал: “умер мой генерал, нет моего генерала”.

Я послал освидетельствовать, действительно ли Май-Маевский скончался, и, получивши подтверждение, приказал отвезти его тело в госпиталь.

Как и где он похоронен, за делами посадки я справиться не успел (отметим, что упрекнуть в этом начальника штаба Главнокомандующего, на котором в те дни лежала ответственнейшая задача руководства эвакуацией, конечно, нельзя. — А. К.)» [10].

Укрывшийся за инициалами «Н. И. К.» хорошо информированный участник эвакуации в составленной вскоре ее хронике (оформленной в виде дневниковых записей) излагает в общем близкую к шатиловской версию, также подчеркивая неожиданность известия: «Около 4 часов приходит из города адъютант генерала Врангеля и сообщает, что только-что умер генерал Май-Маевский. Все поражены. Часа за полтора до этого Май-Маевский был во дворце (в штабе Главнокомандующего. — А. К.) и просил у начальника штаба автомобиль для перевозки вещей на пароход. Машина ему сейчас же была дана, и он, заехав домой за вещами, отправился на пристань, но, проезжая по Екатерининской улице, умер в автомобиле от разрыва сердца» [11].

Таким образом, несмотря на некоторые разночтения, оба источника сходятся в том, что смерть произошла где-то далеко и тела Май-Маевского никто не видел; единственный же, по Шатилову, свидетель-подпрапорщик не в состоянии был сообщить ничего внятного (кстати, денщик — должность не для подпрапорщика, так что это, возможно, был кто-то из старых ординарцев генерала или бывших чинов его охраны). Однако существует еще одно свидетельство, якобы исходящее от очевидца.

Известный советский кинорежиссер С.И. Юткевич, в молодости подвизаясь на Белом Юге в качестве художника — декоратора и иллюстратора, в дни эвакуации Русской Армии находился в Севастополе. «Я и сейчас с ужасом вспоминаю то невообразимое, что творилось в Севастополе, когда к городу подходили красные, — писал он много лет спустя. — Обезумевшие люди рвались к порту. На моих глазах генерал Май-Маевский, привстав в машине, выстрелил себе в висок (курсив наш. — А. К.)» [12]…

Сразу подчеркнем, что человеку, жившему, как Юткевич, в 1919 году в Киеве, да еще и обладавшему глазом художника, мудрено было бы не узнать или перепутать с кем-либо Май-Маевского, характерное лицо и «кутузовская» фигура которого в период «похода на Москву» многократно изображались на плакатах, фотооткрытках, в иллюстрированных журналах и проч. (даже если не вспоминать про посещение города самим Владимиром Зиновьевичем, без сомнения привлекавшим к себе внимание киевлян). С другой стороны, сложно сказать, были ли у мемуариста основания сообщать неправду: имя Май-Маевского после окончания Гражданской войны не пользовалось у большевиков особой ненавистью и вскоре почти забылось (не раз переиздававшаяся книга авантюриста П.В. Макарова «Адъютант генерала Май-Маевского» сильно картину не меняла), для «среднестатистического» читателя он не был выделен из общего ряда «белых генералов», а значит, и приписывание ему не совершенного в действительности самоубийства вроде бы не добавляло особого драматизма к нарисованной картине «невообразимого».

Что же касается этого «невообразимого», то мемуарист, в соответствии с советскими традициями, изобразил севастопольскую эвакуацию в карикатурном виде. Не впадая в противоположную крайность (из Крыма было вывезено более ста тридцати тысяч человек, и, конечно, столь масштабные события не могли происходить без проявлений паники, недовольства, даже попыток мятежа — сам Врангель вспоминал о толпе, пытавшейся громить склады [13]), отметим, что в целом эвакуация стала беспрецедентным случаем массового исхода не только войск, но и мирных беженцев, произведенного с возможным порядком и дисциплиной. В то же время даже при чем-либо «невообразимом» — и это должны были понимать как Юткевич, так и его читатели из тех, кому все-таки еще говорила что-то фамилия Май-Маевского! — генералу, пусть и «отставленному», посадка на пароход была гарантирована (что и произошло в действительности: просьба Владимира Зиновьевича о содействии была благожелательно встречена в штабе Главнокомандующего).

Обращает на себя внимание и отсутствие какого-либо акцентирования Юткевичем упомянутого им самоубийства. Упоминание это сделано бегло, почти мимоходом, ни малейшего подчеркивания («сам Май-Маевский», «тот самый Май-Маевский» или что-нибудь подобное) мы не видим, — а пропагандистская или «украшательская» ложь так вроде бы не подается.

Однако мог ли 53-летний генерал в действительности умереть все-таки «своей смертью», от разрыва сердца или приступа астмы? Конечно, мог, — многие мемуаристы (документальные и тем более медицинские свидетельства на этот счет неизвестны) единогласно утверждают, что здоровье его и вправду было подорвано; однако и преувеличивать физические немощи генерала, на наш взгляд, было бы тоже неправильно. В самом деле, ведь ни астма, ни одышка, ни «ожирение», ни «алкоголизм» не мешали в свое время командиру корпуса, а затем — командующему Добровольческой Армией появляться под пулями в передовых цепях и не только руководить оттуда действиями вверенных ему войск, но и воодушевлять солдат личным примером (надо сказать, что и на Первой Мировой войне Май-Маевский не раз проявлял личную храбрость, отмеченную орденом Святого Георгия 4-й степени, а в 1917 году по решению солдат — и Георгиевским крестом 4-й степени). Яркую картину одного из подобных эпизодов нарисовал в своих воспоминаниях генерал Штейфон:

«Застучал телеграфный аппарат:

— У аппарата ген[ерал] Май-Маевский. Какова у вас обстановка?

Я доложил. Утешительного было мало. […]

Аппарат “задумался”. А затем через минуту:

— Я сам сейчас приеду на атакованный участок. Продержитесь?

— Продержимся, Ваше Превосходительство. Не беспокойтесь!

В фигуре М[ай]-Маевского было мало воинственного. Страдая одышкой, много ходить он не мог. Узнав о его намерении приехать, я отнесся скептически к подобному намерению и не возлагал особых надежд на приезд командира корпуса.

Через 1/2 часа генерал был уже у наших цепей. Большевицкие пули щелкали по паровозу и по железной обшивке вагона.

Май вышел, остановился на ступеньках вагона и, не обращая внимания на огонь, спокойно рассматривал поле боя.

Затем грузно спрыгнул на землю и пошел по цепям.

— Здравствуйте, N-цы!

— Здравия желаем, Ваше Пр[евосходительст]во.

— Ну что, заробел? — обратился он к какому-то солдату.

— Никак нет. Чего тут робеть!

— Молодец. Чего их бояться, таких-сяких.

Через 5 минут раздалась команда командира корпуса:

— Встать! Вперед! Гони эту сволочь!

Наша редкая цепь с громким криком “ура” бросилась вперед. Большевики не выдержали этого порыва, и положение было восстановлено» [14].

Аналогичная зарисовка имеется и в «Записках» генерала Врангеля: «Мы вышли из автомобилей, и я пошел вдоль фронта, здороваясь со стрелками. […] Пули посвистывали, щелкали в сухую землю, взбивая пыль. Я шел вдоль цепи, приветствуя стрелков, изредка останавливаясь и задавая вопросы. Огонь противника усиливался, один из следовавших за мной ординарцев был убит, другой ранен. Я приказал сопровождавшим меня вернуться назад, сам же с генералом Май-Маевским, генералом Юзефовичем и лицами моего штаба продолжал обходить полки» [15]. О подобном упоминает и бывший адъютант Владимира Зиновьевича П.В. Макаров: «…Май-Маевский в течение недели четыре-пять раз выезжал на фронт, поднимая своим присутствием стойкость бойцов» (он же вспоминал фразу генерала: «Красные не на шутку обстреливают нас, мы служим для них хорошей мишенью, но, с другой стороны, наш обход даст много стойкости бойцам») [16]. А офицеры Корниловского ударного полка даже отмечали специально контраст между «тыловым» и «фронтовым» Май-Маевским: «Страдал Май-Маевский от своей тучности ужасно — для него не было большей муки, чем молебны и парады, когда он, стоя, непрестанно утирал пот с лица и багровой шеи огромным носовым платком, но этот же человек совершенно преображался, появляясь в боевой обстановке. Пыхтя, он вылезал из вагона, шел, отдуваясь, до цепи, но как только равнялся с нею, на его лице появлялась бодрость, в движениях уверенность, в походке легкость. На пули, как на безобидную мошкару, не обращал никакого внимания. Его бесстрашие настолько передавалось войскам, что цепи с ним шли в атаку, как на учении. За это бесстрашие, за умение вовремя сказать нужное подбодряющее слово добровольцы любили своего “Мая”» [17].

Напрашивается, конечно, возражение, что все эти свидетельства относятся к весне 1919-го, а за прошедшие полтора года генерал мог сильно сдать (он уже летом, по воспоминаниям Штейфона, жаловался: «Стал слабеть. Сам чувствую, что машина портится» [18]). Более того, по мнению тех же корниловцев, именно пребывание на посту командующего Добровольческой Армией стало для Май-Маевского пагубным — «он оторвался от непосредственного общения с войсками и всецело подпал под свой тяжелый недуг — запой» [19]. Посмотрим, однако, с точки зрения «боеспособности» Владимира Зиновьевича на январские события 1920 года — ведь к тому времени находившийся в отставке генерал, предоставленный самому себе и, наверное, тяжелым раздумьям, казалось бы, должен был еще сильнее опуститься, а здоровье его — ухудшиться.

22 января командир формировавшегося в Симферополе добровольческого полка капитан Н.И. Орлов поднял мятеж под довольно расплывчатыми лозунгами «оздоровления тыла» и смены старшего командования во имя более успешной борьбы против большевиков. В первый день переворота, пока мятежники еще не прервали связь по прямому проводу, руководивший обороной Крыма генерал
Я.А. Слащов со станции Джанкой успел передать в Севастополь распоряжение, касавшееся… как раз отставленного и «опустившегося» Май-Маевского, которого Слащов к тому же не видел с осени 1918 года (возможно, он уважал Владимира Зиновьевича, вспоминая летние бои 1917-го, когда тот командовал 1-м Гвардейским корпусом, а Слащов — Лейб-Гвардии Московским полком).

Получив приказ от своего бывшего подчиненного, младшего по чину и по возрасту (генерал-майору Слащову было 34 года), Май-Маевский немедленно «собрал группу офицеров» — которые в складывавшейся обстановке вполне могли бы ему и не подчиниться! — и с двумя орудиями и бронепоездом — команда которого, казалось бы, тоже не была обязана выполнять распоряжения отставного генерала! — бросился на Симферополь и вернулся «на покой» лишь после известия от Слащова о капитуляции мятежников [20]. Сам по себе, быть может, ничего не доказывая, этот забытый или замалчиваемый эпизод, тем не менее, вносит довольно значительную поправку к сложившемуся стереотипному образу расслабленного и почти невменяемого «Мая».

Следующий вопрос должен относиться уже не к физической крепости, а к состоянию душевного мира генерала: насколько близко к сердцу он воспринимал происходившее вокруг него? Вопрос тем более правомерный, что Май-Маевского принято изображать беспечным алкоголиком (причем игнорируются горькие слова генерала А.И. Деникина о том, как «этот храбрейший солдат и несчастный человек» «боролся, но не поборол» свое пагубное пристрастие [21]), а относительно периода, когда его военная карьера уже завершилась, ходил даже злой анекдот, будто Владимир Зиновьевич «полегоньку продавал» из гостиничного номера, в котором жил, «принадлежащее гостинице имущество» [22], — после чего говорить о какой бы то ни было щепетильности такого генерала кажется просто излишним.

Есть, к счастью, и другие свидетельства. Май-Маевского вспоминают как человека с достаточно тонкими чувствами и глубокими переживаниями. Он бывал искренне тронут подвигами подчиненных: по воспоминаниям офицеров Марковского полка, выступая перед строем одного из батальонов, говорил, «что с такими частями нельзя не победить врага и что враг уже сломлен и быстро отступает, что он считает себя недостойным командовать такими частями. Говорил, и слезы лились из его глаз» [23] (вряд ли следует приписывать эту чувствительность опьянению: никто не утверждал, будто генерал во хмелю становился слезлив, да и выпивал он в это время — май 1919 года — довольно умеренно). Уже в марте 1920-го, находясь в отставке и узнав о прибытии из Новороссийска в Феодосию остатков Корниловской дивизии, Владимир Зиновьевич специально приехал туда из Севастополя, чтобы встретить «своих родных Корниловцев». Когда в честь генерала был сыгран марш, «растроганный Май-Маевский заплакал» [24]. Важным представляется и свидетельство генерала Штейфона, который при первом своем появлении в штабе Май-Маевского был принят весьма холодно (в нем подозревали чуть ли не соглядатая из военного управления). Впоследствии, покидая корпус и переходя на вышестоящую должность, Владимир Зиновьевич счел необходимым дать Штейфону отличную характеристику, о которой последний писал: «К этому времени я уже давно и искренне позабыл мои первые встречи с ген[ералом] Май-Маевским, но его совесть, по-видимому, тревожила былая несправедливость. И среди напряженной работы, после неисчислимых мученических переживаний обороны Донецкого бассейна, он все же вспомнил эти встречи и красиво их перечеркнул» [25].

Наконец, не пройдем мимо и мемуаров уже упоминавшегося здесь П.В. Макарова — бывшего адъютанта Владимира Зиновьевича, в конце 1919 — начале 1920 года связавшегося с севастопольским подпольем, арестованного, бежавшего и разбойничавшего в Крымских горах в качестве «красно-зеленого»: наряду с ложью и хлестаковщиной его многократно переиздававшиеся воспоминания содержат и ряд небезынтересных фактов и оценок. Согласно Макарову, генерал, уже проживая в Севастополе, «категорически отказался» уезжать заграницу [26], — и еще более характерен другой фрагмент мемуаров, передающий разговор, который состоялся накануне падения Харькова, в ноябре 1919 года.

«Я намекнул, что, благодаря иностранным орденам, и за границей будет хорошо (награжение генерала британским «командорским рыцарским знаком ордена Св[ятых] Михаила и Георгия» состоялось незадолго до этого; тогда же в русской печати, со ссылкой на сведения, полученные в английской военной миссии, сообщалось, что «орден этот является вторым по степени важности… Кавалеры ордена Св[ятых] Михаила и Георгия получают право именоваться “Sir”, что соответствует нашему “Ваше сиятельство”. Кроме того, орден этот дает право на баронскую корону к гербу, и кавалеры его помещают свои гербы в маленькой исторической часовне Св[ятых] Михаила и Георгия…» [27]. — А. К.).

— Все эти награды не имеют значения: когда будешь без армии и родины, ордена вызовут лишь скрытые насмешки наших союзников. Я, я этого не перенесу, — твердо сказал генерал, помолчал и добавил:

— Я лучше предпочту Кольт… (Курсив наш; фраза звучит тем более знаменательно, что Макаров вообще не упоминает в дальнейшем о смерти своего бывшего начальника и ее обстоятельствах. — А. К.)» [28].

Бог весть, что творилось в душе у Владимира Зиновьевича Май-Маевского в страшные часы крымской эвакуации, и каковы должны были быть переживания человека, с именем которого связывали как блестящие победы Добровольческой Армии летом 1919 г., так и ее тяжелые поражения осенью — причем вторые чаще, чем первые… Он уже не узнает, что его недавний Главнокомандующий, генерал Деникин, несколько лет спустя будет подводить итог его деятельности так:

«Личность Май-Маевского перейдет в историю с суровым осуждением…

Не отрицаю и не оправдываю…

Но считаю долгом засвидетельствовать, что в активе его имеется, тем не менее, блестящая страница сражений в каменноугольном раионе, что он довел армию до Киева, Орла и Воронежа, что сам по себе факт отступления Добровольческой Армии от Орла до Харькова при тогдашнем соотношении сил и общей обстановке не может быть поставлен в вину ни армии, ни командующему.

Бог ему судья!» [29]

И конечно, приведенных выше скудных сведений, отрывочных свидетельств, косвенных аргументов отнюдь не достаточно для того, чтобы к обвинениям в адрес генерала Май-Маевского добавить еще одно, определенно причислив его к «самовольне живот свой скончавшим», лишенным даже церковной молитвы и упокоения; и мы уповаем, что грехи раба Божьего Владимира будут прощены тем Судом, который выше и справедливее людского, ему — единственному из Белых полководцев такого уровня, кто, так или иначе, просто не смог пережить оставления Родины.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Такое написание отчества генерала мы принимаем, следуя за «Списками Генерального Штаба» 1914 года (последний подробный) и 1917 года (последнее типографское издание).

2. Ошибка допущена в Большой Советской Энциклопедии (изд. 3-е. Т. 15. М., 1974. Стлб. 646) и двух изданиях энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР (sic! — А. К.)» (М., 1983. С. 338; изд. 2-е. 1987. С. 343).

3. Деникин А.И. Очерки Русской Смуты. Т. 5. [Берлин], [1926]. С. 238.

4. Калинин И.М. Под знаменем Врангеля. Л., 1925. С. 173.

5. Штейфон Б.А. Кризис добровольчества. Белград, 1928. С. 7.

6. [Кавтарадзе А.Г. ]. Указатель имен // Слащов-Крымский Я.А. Белый Крым, 1920 г. М., 1990. С. 250.

7. Шатилов П.Н. Памятная записка о Крымской эвакуации // Белое Дело. [Кн.] 4. [Берлин], [1928]. С. 99–100.

8. Там же. С. 100.

9. См., напр.: Цветков В.Ж. Правда и вымыслы в истории Белого движения: генерал В.З. Май-Маевский — командующий Добровольческой армией (май — ноябрь 1919 г.) // Белое движение на Юге России (1917–1920): неизвестные страницы и новые оценки. М., 1997. С. 48–55.

10. Шатилов П.Н. Указ. соч. С. 100.

11. Н.И.К. Последние дни Большого Дворца // Архив Русской Революции. [Т.] 5. Берлин, 1922. С. 88.

12. Юткевич С.И. Из ненаписанных мемуаров // Панорама Искусств. Вып. 11. М., 1988. С. 83.

13. Врангель П.Н. Записки. Ч. 2 // Белое Дело. [Кн.] 6. [1928]. С. 239.

14. Штейфон Б.А. Указ. соч. С. 8–9.

15. Врангель П.Н. Указ. соч. Ч. 1 // Белое Дело. [Кн.] 5. [1928]. С. 132.

16. Макаров П.В. Адъютант генерала Май-Маевского. [1-е изд.]. Л., [192–]. С. 18, 24.

17. Критский М.А. Корниловский ударный полк. Париж, 1936. С. 116–117.

18. Штейфон Б.А. Указ. соч. С. 74.

19. Критский М.А. Указ. соч. С. 117.

20. См. об этом: Альмендингер В.В. Орловщина // Вестник Первопоходника. № 61–62. Los Angeles, 1966. С. 29–30; Макаров П.В. Указ. соч. С. 77–78; Шафир Я. Орловщина // Антанта и Врангель. Вып. 1. М.; Пг., 1923. С. 132.

21. Деникин А.И. Указ. соч. Т. 5. С. 237.

22. Краснов В.М. Из воспоминаний о 1917–20 гг. // Архив Русской Революции. [Т.] 11. 1923. С. 163.

23. Павлов В.Е. Марковцы в боях и походах за Россию в освободительной войне 1917–1920 годов. Кн. 2. Париж, 1964. С. 34.

24. Критский М.А. Указ. соч. С. 162.

25. Государственный Архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 754. Л. 199, 214.

26. Макаров П.В. Указ. соч. С. 72.

27. См.: Петерс Д.И. Материалы к истории наградного дела Белого движения 1918–1922 гг. Филадельфия, [1991]. С. 3.

28. Макаров П.В. Указ. соч. С. 66.

29. Деникин А.И. Указ. соч. Т. 5. С. 238.

Copyright © Кручинин А. С., 22 февраля 2008 года